Деть воспринимают войну совсем не так как взрослые. Для них весь мир — это не огромная страна, а родители, бабушки и дедушки, что были с ними в те дни. И пусть они понимают, что есть опасность бомбежек и где-то по родной земле идут враги, главное — чтобы мама была рядом. И, конечно, дети привыкали к той нелегкой жизни и даже учились радоваться тому хорошему, что все же удалось сохранить в военное время. Но страшные годы войны никогда не сотрутся из их памяти…
Военный Геленджик глазами ребенка (страницы истории нашего города)
История военного Геленджика, ставшего в те страшные годы городом-госпиталем, рассказана Л.М.Марченко-Бирбасовой и опубликована в газете «Прибой» от 11 июня 2015 года:
«Война… Она вспоминается и встает перед глазами, как страшный фильм на экране. Я помню ее с начала до конца.
В 1941 году мне 9 мая исполнилось 4 года…
Мама работала дояркой, и жили мы в большом доме барачной постройки, где занимали комнату. Когда немец стал приближаться к Новороссийску, ферму эвакуировали почти всю. Осталось 15-20 старых коров. С этими коровами остались моя мама, Пелагея Ивановна Марченко, и еще две доярки. У них, как и у мамы, были маленькие дети. У мамы же, кроме нас, двоих детей, были еще ее родители, Евлампия Сергеевна и Алексей Иванович, племянница Анна, дочь умершей старшей сестры и мать моего отца, Надежда Селиверстовна, которые жили в Кабардинке. На плечи трех женщин, Пелагеи Марченко, Надежды Ряховской , Марии Гавришевой, и конюха легли заботы об оставшемся стаде. Молоко отвозили на пост приема в Кабардинку для детей и госпиталей. На ферме (сейчас село Виноградное) была расположена морская часть с полевым госпиталем и зенитной батареей, установленной на крыше 20-метровой силосной башни. Старшие дети часто в затишье поднимались к зенитчикам. Однажды поднялась и я. Не повезло: объявили воздушную тревогу. Старшие быстро спустились, а у меня ноги не доставали до перекладин, и я сорвалась… Мама в это время отвозила молоко на линейке. За ней послали конюха. Когда очнулась, то поняла только, что лежу на своей кровати, а в дверях увидела морду лошади, а потом и маму верхом. И опять провал в памяти. Очнулась уже в госпитале (угол улиц Морской и Халтурина), на втором этаже, и рядом мама.
Помню, как бомбили Геленджик. Рядом с госпиталем, метрах в десяти, упала бомба. После этого по крыше покатились кирпичи (труба упала), вылетели все окна и двери. Ходячие раненые выбегали на улицу, а лежачие и со мной мама остались. Мама держала меня под кроватью на руках. Со мной в палате лежала девочка семи лет, она была с отцом. Он горел в танке, но дочь спас…
…При каждом налете все жители бежали под обрыв протекавшей неподалеку реки. Там каждая семья вырыла себе глубокие ниши, в которых можно было спрятаться. Помню, иногда прятались дома под кроватью, причем все под одной, и всегда маме не хватало места, и только голова ее была под кроватью.
В 1942 году все три наши семьи срочно эвакуировали в Широкую Щель. Помню длинный дом, рядом колодец под большим орехом. Но здесь пробыли не больше суток — нас вывезли дальше, в Тешебс. А через неделю мы с мамой поехали в Кабардинку за бабушкой Надей. Командование военной части забрало ее дом под военный штаб. Мамин папа, дедушка Алексей , умер от голода. Мы, дети, были оформлены в детский сад, и это нас спасло.
В Тешебсе прожили до декабря 1943 года, а потом вернулись. Мама поступила рабочей в совхоз «Геленджик», на второе отделение. Сначала нас поселили в комнату с подселением, но через год стали жить там одни. Маме, как и всем рабочим, на семью выдавали обед – суп, который состоял из воды, травы и отдельных крупинок. Его называли трататун.
В детском саду мы ели почти такую же баланду, повариха была одна. И чтобы нас чем-то отвлечь и не дать нам умереть с голоду, воспитательница Ирина Леонидовна Тихоненко уводила нас в лес. Весной в лесу мы ели листья разных кустарников, от боярышника до держидерева. Летом питались всеми съедобными травами, осенью – ягодами. Держались все дети за одежду друг друга, и как только воспитательница крикнет: «Коршун! Коршун!» — мы все прятались за кусты. Это значило, что летит немец.
В 1944 году привезли польские семьи. И вновь нас всех уплотнили, освобождая комнаты. Участники клубной самодеятельности даже пели частушку: «Мы с поляками дралися, а теперь уж заодно». Мы, дети, не понимали тогда, почему полякам выдавали белый хлеб, сгущенку, консервы, сахар, масло, муку, а нам – нет.
Кто постарше, начиная лет с шести, старались помогать родителям добыть пропитание. Ходили на горы за дикой картошкой, от которой, правда, я чуть не умерла. После каждой сброшенной в море бомбы спускались на берег и вылавливали подолами глушеную рыбу, вытаскивали бревнышки и балки – заготавливали дрова на зиму. Из лозы виноградной скручивали снопики. Летом ходили больше босиком, а осенью и зимой – кто в чем. В основном в тряпичных туфлях, чувяках. Одежда верхняя была на всех разная, перешивалась, от родителей передавалась детям.
И все же дружба побеждала все трудности. Делились всем и все. Как-то играли, бегали вокруг сарая, и я нашла огромный гриб шампиньон. Прибежала, с восторгом отдала маме и опять убежала. А вечером нас усадили за стол и налили в тарелки грибного супа всем: трем родителям и восьми детям. До сих пор помню вкус этого супа…
Никогда не забыть мне Дня Победы. Проснулись от громкого разговора, смеха, слез радости. Мама взяла меня, бабушка моего брата, и все вместе вышли на улицу. Все целуются, кричат: «Победа!» Вот тогда впервые мне мама сказала: «Лидочка, с Днем рождения тебя, с Победой!». Так я узнала, что 9 мая – мой день рождения. Двойной праздник!».
